Неточные совпадения
В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал
мертвец, более
живой, чем стая фокстерьеров.
Он шел к плетню, тоже не оборачиваясь, злобно, непокорным зверем, уходящим от добычи. Он не лгал, он уважал Веру, но уважал против воли, как в сражении уважают неприятеля, который отлично дерется. Он проклинал «город
мертвецов», «старые понятия», оковавшие эту
живую, свободную душу.
— «Сущая правда, — заметил Адриан, — однако ж, если
живому не на что купить сапог, то, не прогневайся, ходит он и босой; а нищий
мертвец и даром берет себе гроб».
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был
мертвец и глядел как
мертвец. Так страшно не глядит ни
живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся
мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
Воротившись от ранней обедни домой, она похристосовалась с отцом, который, по случаю праздника, надел белый кашемировый халат и, весь в белом, был скорее похож на
мертвеца, закутанного в саван, нежели на
живого человека.
Причем городской кладбищенский священник все останавливался перед тем, что «как же, мол, это: ведь у нас нет прихода, а одни
мертвецы!» Но сельский дьякон успокоивал его, говоря: «а мы доселе и
живыми, и мертвыми обладали, но вот теперь сразу всего лишимся».
Эти несчастные, изнуренные голодом, походили более на
мертвецов, чем на
живых людей.
У нас в России почти каждая деревня имеет свои изустные предания о колдунах,
мертвецах и привидениях, и тот, кто, будучи еще ребенком,
живал в деревне, верно, слыхал от своей кормилицы, мамушки или старого дядьки, как страшно проходить ночью мимо кладбища, а особливо когда при нем есть церковь.
Трое суток в бессменном дежурстве стояли над Каменкой
мертвецы, угрожая незаряженными револьверами; и по ночам, когда свет костров уравнивал мертвых с
живыми, боялись близко подходить к ним и сами охранявшие их стражники.
Уже зарыли
мертвеца, когда удалось Жегулеву вызвать из памяти нечто до боли и слез
живое: лицо и взгляд Андрея Иваныча, когда играл он плясовую, тайно улыбающийся и степенный, как жених на смотринах.
И издали действительно было похоже на
живых и страшных разбойников, глубоко задумавшихся над чем-то своим, разбойничьим, или рассматривавших вытоптанную траву, или собирающихся плясать: колена все время сгибались под тяжестью тела, как ни старались их выпрямить. Но вблизи страшно и невыносимо было смотреть, и уже никого не могли обмануть
мертвецы притворной жизнью: бессильно, по-мертвому, клонились вялые, точно похудевшие и удлинившиеся шеи, не держа тяжелой мертвой головы.
С этих пор будочники получили такой страх к
мертвецам, что даже опасались хватать и
живых, и только издали покрикивали: «Эй ты, ступай своею дорогою!», и мертвец-чиновник стал показываться даже за Калинкиным мостом, наводя немалый страх на всех робких людей.
В полиции сделано было распоряжение поймать
мертвеца во что бы то ни стало,
живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом, и в том едва было даже не успели.
Он очень переменился, еще похудел с тех пор, как Петр Иванович не видал его, но, как у всех
мертвецов, лицо его было красивее, главное — значительнее, чем оно было у
живого.
Далее словоохотливая рассказчица распространялась обыкновенно о том, как вообще
мертвецы ненавидят
живых людей за то, что последние остаются на земле как бы взамен их и пользуются всеми мирскими благами и удовольствиями. Она присовокупляла, тут же в доказательство справедливости слов своих, что всем известный кузнец Дрон вскоре после смерти стал являться в селе, пугал всех, и что кума Татьяна сама, своими глазами, видела его раз за барским овином.
Кто не умел или не хотел усвоить себе этих
живых уроков недавнего прошедшего, тот уже считается отсталым, отчужденным от общего дела,
мертвецом между
живыми, и его хоронят заживо, несмотря ни на ученость, ни на талант.
Несчастный был скорее похож на
мертвеца, умершего после изнурительной болезни и которого забыли схоронить, нежели на
живое существо лет двадцати.
Да и ей, бабе нашей, ласка-то — как
живая вода
мертвецу.
Еще
живой для себя, он уже умер для всех, и они вяло возились с
мертвецом, чувствуя холод и пустоту, но не понимая, что это значит.
Она его всем своим холодным корпусом замещала, и я с особой усладой тайного узнавания прижималась к ней стриженым, горячим от лета, затылком, читая Валерии вслух запрещенные матерью и поэтому Валерией разрешенные — в руки данные — «Мертвые Души», до которых —
мертвецов и душ — так никогда и не дочиталась, ибо в последнюю секунду, когда вот-вот должны были появиться — и
мертвецы и души — как нарочно слышался шаг матери (кстати, она так никогда и не вошла, а всегда только, в нужную минуту — как по заводу — проходила) — и я, обмирая от совсем уже другого —
живого страха, пихала огромную книгу под кровать (ту!).
Позднышев в «Крейцеровой сонате» говорит: «Любовь — это не шутка, а великое дело». И мы видели: для Толстого это действительно великое, серьезное и таинственное дело, дело творческой радости и единения, дело светлого «добывания жизни». Но в холодную пустоту и черный ужас превращается это великое дело, когда подходит к нему
мертвец и
живое, глубокое таинство превращает в легкое удовольствие жизни.
Смерть, в глазах Толстого, хранит в себе какую-то глубокую тайну. Смерть серьезна и величава. Все, чего она коснется, становится тихо-строгим, прекрасным и значительным — странно-значительным в сравнении с жизнью. В одной из своих статей Толстой пишет: «все покойники хороши». И в «Смерти Ивана Ильича» он рассказывает: «Как у всех
мертвецов, лицо Ивана Ильича было красивее, главное, — значительнее, чем оно было у
живого».
Насколько
живее, насколько выше добродетельного
мертвеца Памфилия хотя бы даже Левин.
— Там, брат, не станут разбирать,
живой ты или мертвый, а сейчас тебя на телегу и — айда за город! Лежи там с
мертвецами! Некогда будет разбирать, болен ты или уже помер!
…обвивались, как змеи. Он видел, как проволока, обрубленная с одного конца, резнула воздух и обвила трех солдат. Колючки рвали мундиры, вонзались в тело, и солдаты с криком бешено кружились, и двое волокли за собою третьего, который был уже мертв. Потом остался в
живых один, и он отпихивал от себя двух
мертвецов, а те волоклись, кружились, переваливались один через другого и через него, — и вдруг сразу все стали неподвижны.
Вульф не отдастся
живым в плен, и
мертвеца с этим именем не соберут остатков на поругание его.
Ничего не зная, не подозревая ничего, Анастасия думала только о восторгах любви. Самая память об отце посещала ее душу, как сладкое видение. Не в гробу
мертвецом представлялся он ей, а
живой, с улыбкою, с благословением, как бы говорил: «Видишь, Настя, я отгадал, что ты любишь Антона; живите счастливо, буди над вами благословение божье!» Добрый отец, он веселится теперь между ангелами и любуется благополучием детей своих.
Тело, лишившееся головы, держалось, таким образом, в седле, имея точку опоры в древке знамени, и мертвец-знаменщик мчался наряду с своими
живыми товарищами, охраняя даже за гробом святыню полка — знамя.
Так несчастная приходит, украдкою от злых людей, бросить цветок на могилу, где лежит милый ей
мертвец, которого некому, кроме ее, помянуть и с которым жаль расстаться, как с
живым.
— Обо мне не извольте беспокоиться. Мое тело и душа готовы за вас в пеклу. Для вас, если б нужно было, я вырвал бы своими руками всех
мертвецов на кладбище и зарыл бы
живых столько же. Мы было устроили так хорошо, да испортила какая-то маска, пробравшаяся вслед за нами… шепнула что-то хозяину и все вывернула с изнанки налицо. К тому ж и ваш братец порыцарствовал некстати…
Милый, дорогой
мертвец отнял было у него сердце и мысли Анастасии, с трудом могли отрывать ее от могилы отца; но через несколько времени
живой друг, очарователь ее, ее суженый, снова занял все ее помыслы и чувства.
Боже мой! — не случится ли и со мной того же! Недавно ночью, раздумавшись о войне и о немцах, которые ее начали, я пришел в такое состояние, что действительно мог бы загрызть человека. А Сашеньки нет, она и по ночам дежурит в лазарете, и так мне страшно стало от себя самого, от ее пустой кровати, от мамаши Инны Ивановны, которая больше похожа на
мертвеца, нежели на
живого человека, от всей этой пустоты и разорения, что не выдержал я: оделся и, благо лазарет тут же в доме, пошел к Сашеньке.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем
живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навёли на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие
мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Чтó бы она почувствовала, — подумал он, — коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».